– Держи. – Он снял шарф и протянул ей.

– Тогда ты замерзнешь.

– Я не чувствую холода. Ты же знаешь.

Она взяла шарф и укуталась. Он был еще теплым от его тела и пропитан его запахом. У нее закружилась голова, и, чтобы не выдать себя, она пошла к ступенькам перелаза. Ей был слишком знаком этот аромат – цитрусовые и травы. Его мужественность. Какой мазохизм! Она сорвала шарф и, убедившись, что Мак не смотрит, засунула его в карман. Подняла воротник.

– Я ничего не вижу. – Мак опустил бинокль. – Бесполезно. Он может быть где угодно. За высоким забором. В лесу. На полпути к Лондону. Мы не знаем, как давно он вырвался на свободу.

– Это наша вина, да? – Наташа обхватила себя за плечи.

– Мы пытались помочь.

– Ну да. И нам это до сих пор удавалось.

Она пнула землю и посмотрела, как крупинки инея тают на ее туфле. Он легко спрыгнул, взял ее под руку:

– Не кори себя. Мы просто пытаемся сделать все возможное.

Они переглянулись, обдумывая сказанное.

– Лучше вернуться. – Он прошел мимо нее к машине. – Может быть, миссис Картер его уже нашла.

Оба мало в это верили. Что-то ей говорило: там, где речь шла о Саре, простого исхода ждать не приходилось.

Они возвращались коротким путем в молчании. Если Мак и заметил, что на ней нет его шарфа, то ничего не сказал. В доме было тихо и темно. Они вошли бесшумно и обрадовались теплу.

– Поставлю чайник. – Наташа скинула пальто, встала рядом с плитой и стала греть покрасневшие пальцы на теплой поверхности.

– Что мы ей скажем?

– Правду. Может, она не закрыла засов. Может, это ее вина.

– Мне показалось, она за этим строго следит. Бог мой! – Мак погладил небритый подбородок. – Ну и вляпались же мы!

Наташа достала две кружки и начала заваривать кофе, краем глаза наблюдая через дверной проем, как Мак мерит шагами комнату. Он подошел к окну и раздвинул шторы. Помещение наполнилось серым светом, проступили следы вчерашнего вечера: немытые бокалы с остатками вина и прогоревшая зола на каминной решетке.

Сначала кофе, подумала она. Потом она позвонит миссис Картер. Потом разбудит Сару.

– Таш?

Инстинктивно она стиснула зубы. Когда он перестанет называть ее так?

– Таш?

– Что?

– Подойди.

– Что такое?

– Посмотри в окно. Сюда.

Она подошла к нему, протянула кружку и глянула на сад. Там, где когда-то был аккуратный четырехугольный газон, теперь стояло грязное болото с перевернутым дерном. Китайские фонарики исчезли, стебли последних отважных цветов были поломаны и втоптаны в землю. На границе с полем тщательно построенная живая изгородь из ив свалена и обрушилась на яблоню. Цветочные горшки разбиты о плитняковые камни. Поле битвы, место преступления. Будто по ее красивому ухоженному саду прошелся бульдозер.

Затаив дыхание, Наташа пыталась оценить масштабы разрушения. Она смотрела в покрытое инеем окно и не верила своим глазам.

Налево от дворика на садовой скамейке спала Сара. На ней было пальто и сверху то, что осталось от Наташиного когда-то лучшего зимнего пухового одеяла.

В нескольких шагах от нее, слишком большая для маленького сада, выпуская пар из ноздрей, ела последние яблоки с ветвей большая каурая лошадь.

Глава 13

Сара сидела на верхнем этаже автобуса, в четвертый раз пересчитывая деньги в кармане. Хватит на аренду на две недели, пять тюков сена и пакет корма – достаточно, чтобы протянуть. Но недостаточно, чтобы удержать на расстоянии Мальтийца Саля. Было четверть четвертого. Он редко появлялся во дворе раньше половины пятого. Она оставит деньги у Ковбоя Джона или под дверью офиса с запиской и, если повезет, уйдет до его появления, избежав очередного неприятного разговора. После ее возвращения Саль дважды говорил о долге. Оба раза она обещала достать деньги, понятия не имея, откуда их возьмет.

Она была рада возвращению. Бо вернулся на Спеапенни-лейн меньше чем через неделю после своего побега. У Мака и Наташи выбор оказался невелик: хозяйка конюшни пребывала в ярости, говорила, что ездила в темноте два часа, пытаясь его отыскать, называла Сару безответственной идиоткой, которая должна была знать, что в саду росли тисовые кусты и бирючина, а также полдюжины других растений, которыми он мог отравиться. Даже Мак не встал на ее защиту. Они с Наташей вели себя с ней как с настоящей преступницей – все из-за того, что конь слегка потоптал траву. До этого Сара не видела Мака мрачным. Не то чтобы он сердился – с таким разочарованием смотрят люди, собираясь тяжело вздохнуть.

С таким разочарованием на лице он провожал их с Бо к стойлу. Засунув руки в карманы, сказал, что для Наташи ее маленький садик был бесценным, что, если Наташа не показывает эмоций, это не означает, что она их не испытывает. У каждого своя страсть, которую он будет защищать; ей это должно быть известно, как никому другому.

Ей было не по себе, когда она увидела, как Наташа плачет в передней. Она не подозревала, какой беспорядок учинит Бо в саду, только хотела найти место, где он будет в безопасности. Поближе к ней. Больше Мак ничего не сказал, но от пауз, которые он делал, когда говорил, Сара чувствовала себя неловко. В конце речи он намекнул, что, вероятно, ей и Наташе стоит держаться подальше друг от друга.

Саре не дали сказать то, что она хотела: нельзя ее винить во всем. Она говорила им сотни раз: их с Бо нельзя разлучать. Они должны были понять, что она не могла оставить его в незнакомом месте, отделенном от нее темными полями. Самое смешное, она расположилась так близко от дома, чтобы они о ней не беспокоились.

После их возвращения в Лондон мрачная атмосфера царила еще несколько дней. Сара видела, что Наташа все еще злится на нее. Иногда слышала, как Наташа и Мак разговаривали приглушенными голосами, прикрыв перед этим двери, как будто она не догадывалась, что речь шла о ней. После этого Мак напускал на себя веселье, называл ее Циркачкой, как Ковбой Джон, и делал вид, будто все в порядке. Она побаивалась, что ей укажут на дверь. Но все как-то улеглось и устоялось. Теперь она вставала рано и работала в конюшне до школы. Несколько дней Мак тоже просыпался рано и подвозил ее. Он фотографировал двор, Бо и Ковбоя Джона, но потом на него навалилось много преподавательской работы, и он в конюшне больше не появлялся.

Накануне вечером он позвал ее на кухню. Наташа была на работе; она всегда была на работе. Мак протянул Саре конверт:

– Джон сказал, сколько тебе нужно. Мы будем оплачивать содержание Бо, ты будешь ухаживать за ним. Если узнаем, что ты прогуливаешь уроки или была не там, где должна быть, отправим его в другое место. Справедливый уговор?

Сара кивнула, ощупывая банкноты сквозь тонкую белую бумагу. Она едва не вырвала конверт из его рук. Когда подняла голову, он внимательно на нее посмотрел:

– Как думаешь, перестанут после этого исчезать монеты из дома?

– Думаю, да, – пробормотала она, покраснев.

Она не могла сказать ему о деньгах, которые задолжала Салю, по крайней мере сейчас, когда они на нее злятся. Тем более после того, как Мак фактически уличил ее в воровстве.

Сара попыталась посмотреть на ситуацию оптимистично. Они были не такие уж плохие. Ее лошадь осталась с ней. Жизнь вошла в нормальную колею. Или почти в нормальную, учитывая, что Папa не дома. И все же иногда, сидя утром в автобусе, она вспоминала, как выглядел Бо на той мягкой песочной арене, как ему нравилось, что он парит, как он был доволен, что в этом месте у него есть возможность показать себя с самой лучшей стороны. Вспоминала, как ее лошадь, вдали от дыма и шума, громыхающих поездов, скакала галопом круг за кругом по мягкому зеленому загону, задрав голову, словно пила воздух дальних горизонтов, размахивая высоко поднятым хвостом, как знаменем.